Донская область.
Город Новочеркасск.
Атаманский дворец.
29 января /11 февраля 1918 года.
14:20
От составителя: Алексей Максимович Каледин, генерал от кавалерии, менее часа назад сложивший с себя полномочия Донского атамана на заседании войскового правительства, выходит из своего кабинета, пересекает парадный зал дворца и останавливается у распахнутой двери в гостиную. В глубине комнаты его жена, Мария Петровна, беседует с посетительницей [по другим данным с посетителем].
Алексей Максимович смотрит на супругу. Слов прощания не будет и дело вовсе не в присутствии постороннего лица. Кто знает, как он предполагал тайно проститься с любимым человеком навсегда? Возможно, всё ограничилось бы ласковым — милая Ма, и нежным рукопожатием.
Но даже этой малости генерал оказался лишён. Или спасён. Поскольку Мария Петровна могла почувствовать его намерения. Зная, что в последние дни он почти не спит, мучительно пытаясь найти выход из практически безнадёжного положения на новочеркасском фронте. Помня, что он сказал всего два месяца назад на Войсковом Круге:
— Так, значит, борьба не на жизнь, а на смерть, прошу верить, долг свой исполню до конца.
За прожитые вместе двадцать два года, изучив мельчайшие оттенки его настроения, она могла с ужасом понять: смерть побеждает жизнь. И муж поступит так, как считает единственно достойным. Если нет других возможностей бороться. Коль скоро бросили, предали, те, кто на том же Круге после его твёрдого отказа от власти, снова вручили атаманский пернач. Клялись в верности, сулили поддержку. Но обманули, теперь уже в последний раз.
И уже совсем личное для неё: сбывается недавний, напугавший сон, в котором неистово сплелись в смертельной схватке кони — чёрный и белый. И чёрный победил… победил… победил…
Но вмешивается случай. Прощания не случилось. Только взгляд и молчание. Алексей Максимович Каледин уходит в соседнюю с его рабочим кабинетом комнату, затворив дверь. Через несколько мгновений раздаётся револьверный выстрел.
Эхо выстрела, вырвавшись из настежь распахнутых дверей атаманского дворца, будит огромный соборный колокол. Его тягостный, протяжный заупокойный звон к вечеру уже разносится вверх и вниз по Дону, заставляя трепетать языки колоколов станичных и хуторских церквей, разнося скорбную весть на горе одним и на радость другим. И, кажется, разбудит он в сердцах казаков стыд за преданного атамана, поднимет на борьбу с пришлыми красногвардейскими отрядами и примкнувшим к ним «революционными» казаками авантюриста Голубова.
Вот уже в Ростове-на-Дону командующий Добровольческой армией генерал Корнилов принимает решение отложить отход на Кубань, надеясь на подъём казачьего ополчения. Тянутся по просёлочным дорогам станичные отряды для защиты донской столицы. Формируются и городские дружины, ведомые новым донским атаманом А.М. Назаровым. Даже красногвардейские отряды, стоявшие в десятке вёрст от Новочеркасска, медлят и не спешат брать город.
Но уносится всё дальше от Дона эхо атаманского выстрела, рассеивается по бескрайней России и тает боевой дух новых ополченцев. С промёрзлых, ветреных новочеркасских улиц тянет их назад, к тёплым, уютным куреням. И шёпот агитаторов чуть не на каждом углу увещевает: «большевики вам не враги, ведь идут они, чтобы избавить Дон от буржуев, помещиков, а против простых казаков воевать не станут, с их приходом настанет долгожданный мир».
Напрасны увещевания и грозные приказы атамана Назарова. Ополченцы покидают город и снова его защищают лишь немногочисленные партизанские отряды, сформированные, преимущественно, из гимназистов, студентов, юнкеров, кадет. Калединский выстрел отсрочил падение Новочеркасска лишь на две недели. К вечеру 12 февраля столица Дона в руках Голубовского отряда. На следующий день в неё входят красногвардейские отряды.
Эпоха Каледина на Дону окончилась.
Она длилась 226 дней с 17 июня 1917 года по 29 января 1918 года. Её начало и финал по странному стечению обстоятельств, пришлись почти на одно и тоже время — середину дня. В полдень жаркого солнечного дня 18 июня на Соборной площади прошёл торжественный церемониал, восстановленный по образцу древних Войсковых Кругов, и Алексею Максимовичу был вручён Атаманский пернач. Окончание эпохи — серым, с дождём и мокрым снегом промозглым днём на площади Дворцовой.
Новочеркасск город хоть и столичный, но маленький, расстояние между этими точками чуть меньше километра. В этих нескольких кварталах Платовского проспекта сошлись все важнейшие события из жизни генерала Каледина, связанные с Новочеркасском. Служба с 1895 по 1900 годы в должности старшего адъютанта Войскового штаба Войска Донского. Спустя три года — назначение начальником казачьего юнкерского училища. В 1906 году возвращение в штаб Войска Донского в должности помощника начальника штаба. Новая встреча с городом в июне 1917 года и финальная точка — траурная колесница 31 января 1918 года.
В этом исследовании я восстановлю все важнейшие события трёх последних трагических дней, последовавших за самоубийством А.М.Каледина. Работа полностью основана на воспоминаниях участников событий, газетных и журнальных публикациях того времени, свидетельствах очевидцев.
Конечно, это нужно было сделать ещё пять лет назад — к столетию со дня трагической даты, тем более, что материала за прошедшее время почти не прибавилось. Но весомый повод сделать это именно сейчас — повышенный интерес к могиле Донского атамана в связи с предстоящим в нынешнем году её повторным обнаружением и последующими раскопками поисковиками региональной организации «Миус-фронт».
К сожалению, в связи с этим сообщением, в интернет-сообществе снова начали муссироваться уже подзабытые байки, не имеющие ничего общего с реальностью. Тайна же могилы Каледина всегда оставалась одной из главных тем в истории города. Надеюсь, предлагаемое исследование откроет современному читателю истинную картину трагических событий в Новочеркасске 105 лет тому назад.
День первый «Смятение и отчаянье»
Штаб Походного атамана, здание Духовной семинарии, пр.Платовский, 39 ( ныне 59), 14:25 -14:40
Богаевская Е. «Группа офицеров, которая должна была увезти атамана [подробнее об этом рассказано в главе «День второй», Е.Х.], отправилась в… в штаб Походного атамана, чтобы поставить его в известность.
Войдя в кабинет начальника штаба Походного атамана, полковника В. И. Сидорина, возглавлявший группу полковник, плотный блондин, с широким энергичным лицом (к сожалению, фамилию его не помню) заявил: «Мы прибыли, господин полковник, с целью взять генерала Каледина, быть ему охраной и не дать ему возможность сделать что-нибудь над собой. Мы хотим знать ваше мнение».
Полковник Сидорин ответил: «Это невозможно. С одной стороны, вероятно, уже поздно, а если и нет, то сам генерал Каледин на это не согласится — значит, пришлось бы прибегнуть к насилию или обману. Кто же из вас решится на это по отношению к нашему атаману?» Наступило тягостное молчание, которое прервал полковник Сидорин: «Не будем решать здесь, пройдёмте вместе со мной к генералу Назарову — пусть сам Походный атаман решит этот вопрос».
Внимательно выслушав сообщение офицеров об их намерении увезти атамана, чтобы спасти его от врагов и от него самого, Походный атаман задумался и затем сказал: «Нет, господа, это невозможно… У генерала Каледина осталось только одно — это его большое чистое незапятнанное имя, и этим именем может распорядиться только он сам, по собственному усмотрению, и никто не имеет права мешать ему в этом…»
Помолчав, А. М. Назаров добавил: «Если бы мы это даже и сделали, нужно помнить, что найдётся много мерзавцев, которые истолкуют это, как бегство, как заранее подготовленный ход уклониться. Нет, это невозможно…»
В этот момент поспешно входит офицер и докладывает Походному Атаману, что атаман Каледин выстрелом из револьвера прекратил своё земное существование».
Атаманский дворец 15:00 – 15:30
Вспоминает Богаевская Е.:
«Митрофан Петрович [Богаевский, помощник атамана] вызвал по телефону архиепископа, доктора и оповестил похоронное бюро.
Я спустилась к себе [супруги Богаевские жили в комнатах на первом этаже дворца, Е.Х.]. Пусто и угрюмо кругом. Двери на улицу открыты, открыты и двери на двор, кругом — ни души. Через некоторое время на площади перед Атаманским дворцом стали появляться растерянные фигуры,
всё больше и больше их… Тревожные вопросы, гул голосов…
А наверху уже приступили к приготовлениям к последнему земному пути Донского Войскового Атамана.
Очень быстро привезли гроб и, уложив в него тело, перенесли в большой зал.
Приехал архиепископ Гермоген, началась первая панихида».
Вспоминает Данилов Л. «Через час [после самоубийства Каледина, т.е. в 15:30] труп атамана лежал в гробу, тускло мерцали свечи, заунывно пел хор… Шла панихида.
Кроме близких пришёл помолиться за душу погибшего атамана только генерал Назаров».
От составителя: — Очень важные слова. Они означают, что высшим церковным начальством было принято однозначное решение провести похороны А.М.Каледина по православному обряду с отпеванием в храме и погребении на освящённой земле городского кладбища. Все последующие измышления о невозможности похоронить Каледина на кладбище, разбиваются как этим, так и последующими сообщениями об отпевании покойного.
Центр Новочеркасска 15:30 – 16:30
Вспоминает Курганов В.:
«На улице, в длинных коридорах областного правления чувствуется какая-то тревога, все куда-то торопятся, на ходу слышатся отрывистые фразы, которые не сразу поймёшь, не сразу уловишь.
Ещё ничего не случилось, но сердце сжимают какие-то предчувствия.
В четыре часа в кафе к столику, за которым мне пришлось сидеть с приятелем, подошёл торопливо швейцар и шёпотом спросил:
— Правда-ли, что атаман застрелился?
Нет слов описать тот ужас, который посеяла эта весть. Скорее, на улицу, к дворцу атамана.
Моросит мелкий дождь, белесое небо хмурится….
Оно уже оплакивает атамана Каледина.
Уныло падают капли небесных слёз на мостовую, печально поникли своими ветвями деревья в сквере перед дворцом… Незабываемая картина тоски по атаману и страха, отчаяния перед грядущим. Безысходно – унылая картина… Каледина нет.
Горсть партизан, стерегущих дворец, окружает толпа, жадно глядящая на двери, за которыми скрыта пока тайна смерти атамана.
Толпа чуек и серых шинелей. Толпа враждебная Дону и его вождю.
Под руками у многих мешки, в руках у иных корзины.
Слетелось вороньё.
И как островки, в толпе скорбные лица и печаль в глазах у немногих.
У сквера, где летом за цветущей сиренью не видно порой атамана Платова, зовущего казаков на подвиг, на рюшечке точёная фигура кубанца. Не донца в чекмене, а кубанца в черкеске…
Срывающимся голосом в толпу он бросает гневные слова упрёка казакам за смерть атамана и зовёт загладить вину перед мучеником:
«Идите защищать Дон. За мной, сейчас, отсюда прямо пойдём брать винтовки и в поле, на врага!»
Из толпы слышится выкрик:
— Хулиган!
Но толпу разжёг кубанец. Она выталкивает ругателя. Готова растерзать его.
Кубанец зовёт идти за винтовками, просит простить ругателя, как он его простил.
За кубанцем уходит горсть юношей, а вся толпа слушает иные речи и долго топчется у дворца».
Ростов-на-Дону. Особняк Парамонова. Штаб Добровольческой армии. После 15:30
Лукомский А.: «Была получена телеграмма, что генерал Каледин застрелился.
Не выдержал старый и честный Донской атаман, так горячо любивший Россию и свой Дон и так веривший прежде донцам!»
Богаевский А.: «Известие о трагической смерти донского атамана в тот же день стало известно в Ростове. Оно произвело на всех крайне тяжёлое впечатление. Всем казалось, что настал конец всему и что дальнейшее сопротивление большевикам бесполезно…»
Севернее Новочеркасска. Около 16:00
Вспоминает Гуль Р.: «Только что приехали [на станцию Горная, добавлено мною, Е.Х.] — генерал Абрамов показывает приказ: немедленно отъезжать, противник пытается отрезать нас у Персиановки. Поезд, не останавливаясь, мчит к Новочеркасску. Успеем ли проскочить? Проехали Персиановку. Новочеркасск.
В вагон вбегает офицер: «Господа, Каледин застрелился!» — «Быть не может?! Конец казакам, теперь на Дону — всё кончено. Куда же мы пойдём??»
Вечером приехали к Ростову. С вокзала отряд идёт в казармы с песней, но песня не клеится, обрывается, замолкает…
Вознесенский войсковой кафедральный собор.
После 16:00
Вспоминает Рытченков С.: «Тихо опускалась ночь на взволнованную столицу Дона… Протяжно, по постовому гудел соборный колокол, созывая горожан помолиться о душе Атамана-мученика, брошенного всеми, никем не поддержанного, так неожиданно, так страшно покончившего с собой.
Бесконечные вереницы народа тянулись к собору. Траурные одежды, расстроенные лица, — ясно показывали, что-то, что совершилось, — было ужасно. Что за неожиданной смертью Атамана должно последовать что-то ещё более ужасное для Дона. В лице погибшего Атамана волнующийся от большевизма Дон — терял всё.
Собор был переполнен молящимися… Такое количество народу можно было видеть только под Св. Пасху.
Трудно было протиснуться вперёд. Сверкали электрические паникадила, люстры… Масса духовенства, с двумя архиереями, в золотых облачениях, с полным хором войсковых певчих в голубых кунтушах, служили панихиду.
Торжественно, особенно молитвенно шла служба. Серебристые отголоски войскового хора терялись где-то высоко, в мрачной пустоте громадного купола. Горячо молились присутствующие, не одно заглушенное рыдание слышалось отовсюду; как от дуновения ветра всколыхнулась толпа и опустилась на колени при пении «Вечная память»…
Служба окончилась… Молчаливые, даже не перебрасываясь обычными фразами, выходили молящиеся из собора. На площади было темно. Дул холодный ветер, срывался снежок с дождём… Хмуро, мрачно было небо…»
Станичное правление. Угол ул. Московской и Троицкой площади. 16:00 — 22:00
Падалкин А.: «Акт о передаче власти подписан не был. Пётр Харитонович [Попов, начальник казачьего училища] считал до самой своей смерти, что «покойный Каледин не исчерпал всех средств и сдался преждевременно». На вопросы «что же теперь будет?» Пётр Харитонович отвечал: «Никому власть не может быть передана. Будет избран новый атаман, и борьба будет продолжаться». И пользуясь положением почётного члена правления Новочеркасской станицы, он поднял в её правлении «сполох».
Когда соборный колокол извещал горожан о смерти атамана, «сидельцы» станичного правления и юнкера созывали народ для решения вопроса об атаманской власти и о судьбе Дона. По «сполоху», поднятому генералом Поповым, громадное здание станичного правления к вечеру было набито битком. Люди [также] сидели на открытых окнах, на деревьях, заполнили тротуары.
Неутомимый М.И. Бояринов размещает, уплотняет и на вопрос, кто будет атаманом, отвечал: «Атаманом быть П.Х.Попову». Когда последний появился в зале — со всех сторон крики: «Просим быть Войсковым атаманом». Полковник Сидорин сделал короткий доклад о положении, из которого следовало, что оно не так уж плохо, что борьба может продолжаться.
После него говорил генерал П.Х.Попов: «Выборы атамана — прерогатива Круга. Круг собирается только 4 февраля. Войско не может оставаться ни одной минуты без атамана. Существует принцип преемственности власти, в силу которого власть Войскового атамана должен взять на себя Походный атаман генерал Назаров. Вот ваш новый атаман», — закончил Пётр Харитонович, указывая на входящего генерала Назарова и, чтобы не смущать собравшихся своим присутствием, передаёт председательствование полковнику Бояринову, а сам уходит на обмывание тела погибшего атамана.
Генерал Назаров сообщил, что получена телеграмма от генерала Корнилова, что Добровольческая армия задерживается в Ростове, что это даёт возможность продолжать борьбу, но и казаки должны помочь партизанам. Собравшиеся предлагают сейчас же начать запись в «боевую дружину», обещают атаману всестороннюю помощь и поддержку в создании армии для борьбы с большевиками и просят генерала Назарова принять пост Войскового атамана до Войскового Круга.
Войсковой старшина Н.И.Тарарин объявляет, что предварительная запись в «боевую дружину» уже дала около 200 человек. А.М.Назаров соглашается принять «тяжёлый крест» до собрания Войскового Круга и всем записавшимся в дружину предлагает немедленно отправиться в Кадетский корпус. Затем отправляет офицеров-добровольцев в ближайшие станицы поднимать «сполох» для защиты Дона путём организации станичных дружин, направляя их в Новочеркасск. Сам он отправляется в Кадетский корпус, где вместо записавшихся 200 человек находит… всего около 30».
Центр Новочеркасска. Около 20:00
Вспоминает Мыльников: «Окончив дежурство [в 26-й Донской казачьей батарее] пришёл домой, поспав и закусив, отправился к штабу, где у меня были знакомые, узнать, что нового.
Вышел на Московскую и направился к атаманскому дворцу. Меня несколько удивила какая-то особенная пустота улиц.
Вот навстречу идёт какой-то прилично одетый господин, подхожу ближе, узнаю, что это член окружного суда, знакомый моего отца. Но вид у него более чем странный: слёзы текут из глаз, стекают по усам, падают на землю… Я бросаюсь к нему: «Что с вами? Чем я могу помочь?» Он останавливается, всхлипывает: «Каледин… застрелился… Дон… погиб…» Безнадёжно машет рукой и идет дальше, наверное, даже не узнав меня.
Только вчера передавали слух, что Чернецов убит, сегодня застрелился генерал Каледин, оба для меня, хотя и по-разному, были крупными величинами. А теперь кругом — мразь и разложение. Я казак всей душой, но, [когда вижу] разложение казачества, мрачные мысли приходят в голову ‹…› раздумывая обо всём происшедшем, а главное — об атамане Каледине.
Мне неоднократно рассказывали, что вот привезут друзья какого-нибудь убитого чернецовца Петю или Мишу и жмутся в полутьме громадного собора, ожидая батюшку, чтобы отслужить панихиду. Вдруг слышат мерные шаги — это подходил атаман Войска Донского генерал Каледин и отстаивал всю панихиду, провожая одного из редких защитников Дона. Что думал, что чувствовал генерал, недавно командовавший многими десятками тысяч людей, присутствуя на отпевании и похоронах безусого воина Миши?
Власть, поддержанная силой, — действительно власть, власть, не поддержанная ничем, — ноль, а ему вручили власть и не поддержали. Что нужно было пережить, перестрадать, чтобы прийти к выводу, что единственный выход из положения с честью — это застрелиться?
В штабе — полная растерянность: «Сейчас мы совершенно не знаем, что будет дальше…».
Вспоминаются события последнего времени: ‹…› горсточка офицеров, отозвавшихся на призыв Чернецова, казаки-фронтовики, плакавшие и клявшиеся защищать Дон после речи атамана и разъехавшиеся по домам в первую же ночь, судья, у которого слезы катились по усам… Брожу по улицам, захожу к знакомым, всюду растерянность, а что будет завтра?»
Поляков И.А.: «Когда весть о внезапной смерти Атамана сделалась достоянием населения, в городе и штабе создалось нервно-возбуждённое настроение и появились признаки паники.
Каждую минуту можно было ожидать выступления местных большевиков, почему всё внимание военного командования пришлось перенести с внешнего фронта на внутренний. В то же время разъезды, высланные в направлении станции Грушевской, никакого противника не обнаружили и, видимо, за колонну красной кавалерии, наступавшей к Новочеркасску с наиболее уязвимой стороны, были приняты не что иное, как гурты скота.
Это известие приободрило военное командование, однако напряжённое состояние в городе продолжало оставаться»
Новочеркасск. Московская улица. Около 22:00
Курганов В.: «Жуткая ночь… На Московской улице, где движение замирает далеко за полночь, в десять часов вечера было пусто.
И только изредка будил тишину окрик патруля:
— Партизан, кто идёт?
Пусто в кафе. Одинокие торопливо допивают чай. В окно доносится пиликанье гармоники с пролётки проезжающего извозчика. И песенка гармоники звучит кощунством в такую ночь, когда во дворце спит мёртвым сном Каледин, «единый за многих», а в станичном правлении на углу Ермаковского проспекта (точнее Троицкой площади Е.Х.), обрекает себя на смерть другой – Назаров.
Его просят черкасские казаки продолжить дело Каледина.
Атаманский дворец.
После 22:00
Вспоминает Поляков И.Ф.: «Когда я поздно вечером пошёл во дворец навестить вдову атамана, я застал её около гроба совершенно одну».
Севский В.: «Как всю жизнь, Мария Петровна Каледина была при нём. Не покидала его и мёртвого, пока не отняла его у неё земля».
От составителя: — На ночь гроб с телом Алексея Максимовича был перенесён в домовую Симеоновскую церковь при Атаманском дворце
Атаманский дворец. Симеоновский домовый храм. Около 00:00
Курганов В.:
«Поздней ночью с приятелем мне удаётся проникнуть во дворец.
Пусто и тихо. В дежурной комнате внизу двое: полковник и молодой офицер.
Неслышно шагов по ковру лестницы.
Проходим в дворцовую церковь.
В углу, завешенном чёрной материей, на полу спит монашенка в чёрной одежде.
Как-то сразу глаза останавливаются на этом чёрном углу, углу, где притаилась будто сама смерть в чёрной ризе.
За аналоем другая монашка читает кофизмы, и слова, говоримые быстро-быстро, падают, как камни земли на гробовую крышку.
На столе – атаман. Бледное, но удивительно спокойное лицо. Смерть не исказила ни одной черты на его лице. Он всё тот-же, с печалью за родной Дон в нависших бровях.
По бокам – почётный караул.
Тихо и страшно.
Там, за десять-пятнадцать вёрст от города, гремят орудия, там кипит бой за право власти, здесь – спокойное лицо атамана, который отдал жизнь за свой народ».
17 октября 1990 г. Атаманский дворец. После 23:00
От составителя: — Волею судеб мне также удалось побывать в атаманском дворце поздно вечером. Осенью 1990 года первый этаж здания занимал Горисполком, а второй – городской комитет КПСС. Редакция новой городской газеты «Новочерксские ведомости», учредителем которой являлся совет народных депутатов, в то время находилась в каморке, занимавшей часть притвора бывшей домовой Симеоновской церкви. А, помнится, по соседству в алтаре упразднённого храма, располагался кабинет начальника финансового отдела.
Сроки сдачи в типографию очередного газетного номера срывались и несколько сотрудников засиделись, практически, до полуночи. Я сдавал свой первый большой материал, фактически историческое расследование, именно о событиях февраля 1918 года, последовавших после смерти атамана Каледина. Пока машинистка отщёлкивала окончательный вариант моего, десятки раз правленного текста, я вышел на слегка освещённую лестничную площадку второго этажа и с удивлением заметил, что двери, ведущие в небольшой коридор перед парадным залом слегка приоткрыты.
Я медленно вошёл в его тёмное пространство. Всего несколько шагов нужно сделать до других дверей, ведущих в парадный зал… Вспомнились строки, прочитанные в «Донской волне» несколько дней назад при подготовке статьи о трагических событиях, произошедших здесь (буквально совсем рядом, за стеной!) 29 января 1918 года.
Казалось, что там, в сумраке зала, я увижу десятки смутных фигур, стоящих у стен. Словно это были обычные приёмные часы, когда здесь собирались прибывшие в донскую столицу и желающие лично представиться атаману. Он, по заведённой традиции, здороваясь и перемолвившись несколькими словами с каждым, обходил зал. Так и сейчас, мне чудилось, что все ждут, когда распахнётся дверь кабинета и… Как там у классика? «Твёрдым, во всю ступню волчьим шагом прошёл чуть сутулый Каледин…»
На несколько мгновений я словно погрузился то ли в чей-то сон либо воспоминание…. А затем толкнул высокие белые двери…
В огромном, пустом, тёмном (освещаемым только светом фонарей из Платовского сквера) парадном зале дворца было тихо и пусто, двери, ведущие в бывшие кабинет, гостиную, столовую, закрыты. Я подошёл к большим окнам, выходящим на спящий город, всматривался в далёкие огни света на Московской, глядел в спину стоящего на чужом пьедестале вождя революции.
Среди прочего, вспомнил, что вдова атамана — Мария Петровна, до позднего вечера оставалась в этом зале одна у гроба супруга. И не было гражданской панихиды, на которой стараются сказать самое важное и значимое о покойном. Никто не пришёл в тот вечер.
Подумалось, может быть, я смогу когда-нибудь собрать это несказанное, но с годами обдуманное, сохранённое в памяти, отшлифованное скитаниями, прожитыми мгновениями вдали от Дона, в эмиграции. А может быть, торопливо записанное на клочках бумаги либо в промежутке между боями в «Ледяном походе» на Кубани, либо в грязном номере новочеркасской гостиницы «Нью-Йорк», в окне которой уже видны входящие в город «революционные казаки» войскового старшины Голубова…
Новочеркасск. Вечер 11 февраля (29 января) 2023 года.
От составителя: — Сегодня, спустя ровно 105 лет со дня смерти Алексея Максимовича Каледина, я воспользуюсь возможностью опубликовать лишь небольшую часть слов, которые должны были быть сказаны в тот трагический вечер. Электронная версия СМИ позволяет выложить бесконечно много написанного за прошедшие годы. Но я выбрал, лучшие, на мой взгляд, слова, всесторонне характеризующие этого незаурядного человека.
Севский В.: — В самом деле Алексей Максимович редко улыбался. Сухощавый и немного горбившийся, с головой, спрятанной в плечах, с уныло повисшими усами, со всегда прищуренными глазами под нависшими густо бровями — некрасивый, пожалуй, но в то же время привлекавший к себе с первой встречи, Алексей Максимович был из «Вишнёвого сада» русского барства, хотя и родился в бедной семье казачьего офицера в станице Усть-Хопёрской.
Был некрасив, не блистал красноречием, говорил медленно, с паузами после каждого слова и в то же время — слушать его хотелось, чтобы подольше звучали в ушах эти спокойные, веские слова, какие всегда произносил Алексей Максимович.
Спокойствие — едва-ли не самая основная черта в характере Каледина.
— Судите с холодной головой, — говорил он старикам круга не раз, когда вверял им даже свою голову.
С холодной головой он воевал и на фронте.
Боевые генералы, виды-видавшие, говорили о Каледине: — Он не только был командующим армией, он сам у себя был начальником штаба».
Каклюгин К.: — Дон для Каледина не был целью. Он был средством. Цель — спасение России. Но к цели он шёл через Дон, путём организации Дона и собирания на Дону сил для борьбы с Советской властью.
Поляков И.А.: — Тщетно Каледин взывал к казакам, но они на зов его не откликались. Уже в казачьих станицах местами начали появляться комиссары, чужие казакам люди, вместо атаманов стали создаваться советы, приказы атамана Каледина на местах не исполнялись.
За два дня до смерти Атамана Каледина, я был принят им. Уже тогда на его лице была заметна какая-то грусть и обречённость. Он упрекал казаков и Правительство в непонимании обстановки и предсказывал неминуемую в ближайшие дни гибель Дона. Его правдивые слова врезались в моё сознание и сильно отразились на моём настроении».
Деникин А.: — Каледин ставил себе государственные задачи также ясно, как Алексеев и Корнилов, и не менее страстно, чем они, желал освобождения страны.
Но в это время, когда они, ничем не связанные, могли идти на Кубань, на Волгу, на Сибирь, — всюду, где можно было найти отклик на их призыв, Каледин — Выборный Атаман, отнесшийся к своему избранию, как к некоему мистическому предопределению, кровно связанный с казачеством и любивший Дон, мог идти к общерусским, национальным целям только вместе с Донским войском, только возбудив в нём порыв, подняв чувство, если не государственности, то по крайней мере, самосохранения.
Когда пропала вера в свои силы и в разум Дона, когда Атаман почувствовал себя совершенно одиноким, он ушёл из жизни, ждать исцеления Дона не было сил».
Белогорский Н. (псевдоним одного из сослуживцев Каледина по 12-ой кавалерийской дивизии – Е.Х.)
— Мне кажется, что Каледин был не только казачьим атаманом, которому пришлось неудачно бороться против большевиков и не только номинальным главнокомандующим над русскими войсками на Дону. Он был гораздо больше, чем всякий другой атаман, и много больше, чем главнокомандующий.
Каледин являлся носителем верховной государственной власти, правда, только на небольшом Дону, но государственная идея, которую он воплощал, была того же порядка, что и идеи самых больших государств в мире, — ибо она была родственна умеренной государственности русской империи.
Так закрутились узлы судеб, так переплелись и спутались понятия, что Дон оказался островком, на котором собрались последние остатки России…
Дон… в то время заменял Россию. И потому на атаманском перначе Каледина догорали последние вечерние лучи той святости, которая сияла на императорском скипетре.
Волею судьбы, поставленный во главе своего народа и чуточку во главе России, Каледин как бы наследовал переставшим быть императорам и, имея лишь призрак власти и только иллюзию прав, нёс ту же огромную тяжесть долга перед страной. А он за всю свою военную жизнь привык видеть во всякой власти, прежде всего, долг и ощущал обязанность даже там, где была лишь тень права.
Я знаю, и после Каледина, после той ночи, которая вслед за его выстрелом опустилась на Дон, были снова атаманы. При них теорию Донского государства разработали и украсили, но их Дон уже перестал быть заместителем России, — не даром он захотел иметь свой отличный от Российского флаг. На новых атаманах уже не лежало отсвета империи, и при всём блеске своих временных успехов они являлись избранниками своего народа в меньшей степени, чем бессильный двинуть хоть одним полком Каледин.
С другой стороны, бессмысленно было бы сравнивать в смысле сходства Каледина с Корниловым или с Алексеевым, или даже с Колчаком, хотя последний носил титул Верховного Правителя России.
Все они боролись за восстановление государственности; Каледин же за её сохранение. Они только служили идее; Каледин же, служа, — её воплощал.
Корнилов и Алексеев в зиму с 1917 на 1918 год являлись вождями лишь некоторой части целого. Они, прежде всего, солдаты и вожди солдат. Потому, раз нельзя было победить под Ростовом и Новочеркасском, они не только могли, но и обязаны были идти на Кубань, в горы, в степи; куда угодно, — лишь бы там можно было победить. От этого ничто не менялось ни в их положении, ни в глубочайшем смысле начатой ими борьбы.
Но для Каледина уйти из донского Новочеркасска вследствие того, что Дон его не поддержал, значило перестать быть вождём всенародным и сделаться вождём кучки…
И потому, для него уйти в степи было — запрещённое. Теперь, когда пододвинулся конец, ему предстояло лишь выбрать между возможностью попасть в руки врагов, — будущей участью Колчака, — и свободной смертью.
Каледин выбрал последнее: убил себя сам. Отступил к Богу на небо; единственное отступление, при котором он не изменил ни самому себе, ни тем идеям, которые захотела в нём воплотить судьба».
Петровский А.: «При редких и коротких встречах с Алексеем Максимовичем летом и осенью 1917 года, я всё же, выносил впечатление из разговоров с ним, что он верит в Дон, в то, что его большевизм не пройдёт.
В последний раз я виделся с Алексеем Максимовичем 17 января, за 12 дней до его смерти. Я пришёл к нему от лица союза общественных деятелей. Когда я всмотрелся в лицо атамана, по обыкновению любезно встретившего меня, — у меня упало сердце: в глазах выражалась страшная, смертельная усталость. Но не только это. Тогда я не понял, что именно страшное светилось в этих полузакрытых опухшими от бессонных ночей веками глазах. Когда раздался выстрел, лишивший Дон и Россию Каледина, я понял: это было отчаянье».
От составителя: Редакция журнала «Донская волна» в котором был опубликован этот текст, заявила, что «не склонна рассматривать самоубийство А.М.Каледина, как акт отчаянья, и считает это субъективным мнением А.Петровского».
Суворин Б.: — Слабым членом «Триумвирата»: (Каледин, Алексеев, Корнилов) был Каледин, и слабость его состояла в том, что он никак не мог найти в себе решимости взглянуть опасности прямо в глаза, не уменьшая её угрозы и прямо и твердо сказать себе жестокую истину положения: мечта добиться сколько-нибудь сносных отношений с Правительством большевиков, есть только мечта и мечта пагубная. Должно немедленно готовить надёжную силу против большевизма, готовить, пользуясь всяким часом времени, всеми средствами, бывшими под руками… На Каледина сильно действовало нашёптывание местных слабовольцев: «Не будь «Корниловщины» на Дону, большевики оставили бы его совершенно в покое…»
П.Я.: — Атаман Каледин в своей совместной работе с… родоначальником Добровольческой Армии генералом Алексеевым был стеснён своим окружением и потому иногда мог поддерживать Добровольческую Армию, зародившуюся на Дону, не в той степени, как этого ему хотелось или вызывалось обстановкой, о чём он часто сокрушался в кругу близких ему людей.
‹…› Казаки тогда не пошли за своим атаманом. Они оставили того, кого сами выбрали и кому сами вручили свои судьбы. Правда, они вскоре опомнились и заплатили за это своею кровью и страданиями, но Каледина уже не было в живых.
‹…› Воинское воспитание, глубокая вера в Бога, любовь до самозабвения к казаку и России, редкое мужество, личная храбрость, незаурядный ум и исключительная сила воли — эти качества, коими обладал генерал Каледин, казалось, многое могли сделать. Но все эти выдающиеся черты характера одного человека, на фоне происходившего в конце 1917-го и начале 1918-го года свелись к нулю и довели… Каледина до самоубийства.
Верится, что жертва эта не напрасна и что возродившаяся Россия, вспоминая своих великих людей и их заслуги, отведёт почётное место своему любимому сыну, беззаветно преданному идее служения Родине, отдавшему за неё и свою жизнь — генералу Алексею Максимовичу Каледину».
Патронов: — Известие об его кончине подействовало на нас удручающим образом в Ростове. Мы сразу почувствовали, что потеряли на Дону самого близкого человека, теряем поэтому и связь с Доном. И тогда же сразу решено было уходить в широкие степи, в неведомую даль, искать «синюю птицу»… И не раз мы упрекали, зачем он так малодушно отказался от борьбы, зачем не ушёл с нами?
Мы не учитывали рыцарской души старого казака и Атамана. Ведь он меньше всего думал о себе или о своей жизни. Видя же гибель Дона, считал бесчестным уйти или скрываться».
Струве П.: — Перед моим умственным взором, когда я вспоминаю начало Добровольческой армии, встаёт трагическая фигура А.М.Каледина.
Каледин… был обречён. Обречённость… коренилась в том, что этот боевой генерал, который, не колеблясь посылал десятки тысяч людей на войну, сам оказался душевно неспособен к самой жестокой из войн — к войне гражданской.
Я эту неспособность к гражданской войне прочёл на лице Каледина с потрясающей ясностью в том незабываемом для меня последнем заседании Донского войскового правительства, в котором мне пришлось присутствовать»…
Севский В.: — Корнилов и Каледин… Истории угодно было, чтобы первыми вождями за возрождение России на берегах Дона явились два казака Корнилов и Каледин…
‹…› Россия кричала, что на Дону рука об руку идут два генерала, что они двое – едино суть. Но кто видел Корнилова, кто знал Каледина – этого не скажет.
Корнилов и Каледин – динамика и статика борьбы за Россию. Каледина звали «тишайшим» атаманом войска Донского, Корнилова все почтительно величали «верховным».
Каледин весь в тех фразах из речей, которые когда-нибудь напишут на его памятнике:
— Я пришёл на Дон с чистым именем воина, а уйду быть может, с проклятиями.
— Я власти не искал, я за власть не цеплялся. Я принял власть как тяжёлый крест.
Власть для Каледина была действительно крестом, власть он старался нести незаметно, тихо, как и ходил, и говорил. Он был стратегом ‹…›, но булавой взмахнуть, топнуть ногой и крикнуть на подданных он не мог. Это мог сделать Чернецов, ещё кто-нибудь, но не Каледин.
Он мог уйти в степь и там сохранять идею атаманской власти на Дону, но ему казалось, что ему, Каледину, нельзя покидать город и он остался в нём мёртвым».
Мельников Н.: — Много говорилось о причинах, заставивших А. М. Каледина покончить с жизнью. Зная хорошо Алексея Максимовича, я полагаю, что его конец иным и не мог быть. Безнадёжность положения была для него ясна более, чем для кого-либо другого, уйти же из Новочеркасска с Корниловым или партизанами он не смог ‒ гордый Атаман старейшего войска не мог уйти со своего поста.
«Прошу верить ‒ долг свой исполню до конца». Эти слова были сказаны недаром. Можно спорить о правильности такого понимания долга, но раз Каледин так думал ‒ иначе он поступить не мог, ибо это был человек долга, по преимуществу.
Я не сомневаюсь, что А. М. Каледин думал, что если его не станет, ненавидевший его враг будет удовлетворён, его смерть сможет спасти от кровавой расправы беззащитное население донской станицы.
… С большой болью, горечью и недоумением мы смотрим на явление, когда большие, честные, прямые лучшие русские люди ‒ такие как, например, уважаемый нами А. И. Деникин ‒ не понимают казака, неправильно расценивая лучшего из казаков ‒ А. М. Каледина. В своих «Очерках русской смуты» А. И. Деникин пишет: «Русский патриот и Донской Атаман. В этом двойственном бытии ‒ трагедия жизни Каледина и разгадка его самоубийства… Он мыслил и чувствовал как русский патриот, жил в эти месяцы, работал и умер как Донской Атаман».
Что это ‒ непонимание или простое нежелание понять действительность? Можно быть и Донским Атаманом и Русским патриотом, и Алексей Максимович всей жизнью своей блестяще это доказал. На посту Донского Атамана он служил и Дону, и России; служа Дону, он служил, прежде всего России, ибо ни одной минуты не мыслил себе Дона без России, и противоречия в этом не было и не могло быть.
Дай Бог, чтобы бедная русская земля имела бы больше таких сынов-казаков.
(продолжение следует)
